ИСТОРИЯ США В ЧЕТЫРЕХ ТОМАХ. ТОМ ТРЕТИЙ 1918-1945

1. ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

В 1924 г. Соединенные Штаты Америки, как и другие страны капиталистического мира, вступили в период временной частичной стабилизации капитализма. Важнейшими признаками этого периода были экономический подъем, рост промышленного производства и торговли, техническое переоборудование предприятий, укрепление власти буржуазии, ослабление рабочего и демократического движения. В США все основные проявления частичной капиталистической стабилизации сказались с гораздо большей силой и четкостью, чем в странах Западной Европы.

Прежде всего Соединенным Штатам значительно быстрее удалось преодолеть экономические потрясения, вызванные последствиями первой мировой войны и кризисом 1920—1921 гг. Уже в конце 1922 г., достигнув предкризисного уровня промышленного производства, они вступили в полосу промышленного подъема, тогда как Англия, Франция и Германия добились относительной стабилизации экономики только в 1924 г.

Экономический подъем в США продолжался почти семь лет, до середины 1929 г., и был весьма значительным: общий объем промышленного производства в США в 1929 г. превысил уровень предкризисного 1920 г.

на 32% 1. Правда, поступательное развитие американской экономики в период капиталистической стабилизации 20-х годов не носило постоянного характера. Дважды, в 1924 и в 1927 гг. оно прерывалось частичными спадами. Но обa они были кратковременными и сравнительно неглубокими, и каждый раз экономический подъем в США возобновлялся с новой силой.

Интенсивный промышленный подъем в США в 20-е годы объяснялся громадным усилением американского империализма в период мировой войны, выдвижением этой страны в число сильнейших капиталистических держав. Превращение США в центр финансовой эксплуатации мира позволило монополистической буржуазии извлекать гигантские прибыли.

С 1923 по 1929 г. включительно чистые прибыли американских монополий составили в общей сложности 50,4 млрд. долл.2, т. е. в 1,5 раза больше, чем в годы первой мировой войны.

Располагая огромными средствами, американские монополии проводили массовое обновление основного капитала, оснащали предприятия новейшей техникой, строили новые заводы и фабрики. На этой основе был сделан крупный шаг в развитии важнейших отраслей тяжелой промышленности. За 1923—1929 гг. выплавка стали в США возросла с 49 млн.

до 61,7 млн. т, добыча нефти — с 732 млн. до 1007 млн. баррелей, а производство электроэнергии — с 71,4 млрд. до 116,7 млрд. кВт-ч3. В целом же по сравнению с довоенным уровнем промышленное производство США увеличилось к концу 20-х годов на 72%.

Быстрые темпы экономического развития страны в годы относительной капиталистической стабилизации дали монополистической буржуазии США огромные преимущества перед буржуазией других стран. Известно, что экономика Великобритании переживала в 20-е годы явный застой, Франция по темпам экономического роста значительно отставала от Соединенных Штатов, а Германия только еще вступала на путь ускоренного восстановления своего экономического потенциала, резко ослабленного ее поражением в первой мировой войне. Особо благоприятное положение, создавшееся тогда для США, привело к резкому увеличению их удельного веса в мировой экономике. К концу 20-х годов Соединенные Штаты давали 48% промышленного производства капиталистического мира. Они производили промышленной продукции на 10% больше, чем Великобритания, Франция, Германия, Италия и Япония, вместе взятые 4.

Особенно быстро развивались новые отрасли промышленности, которые оборудовались по последнему слову науки и техники. Наиболее ярким примером явился бурный рост автомобильной промышленности.

Крупные автомобильные заводы были построены в США еще в начале XX в. Но лишь в 20-е годы американская автомобильная промышленность по-настоящему стала на рельсы массового производства. В 1929 г.

производство автомобилей в стране увеличилось до 5337 тыс., что примерно в 11 раз превысило довоенный уровень5. Производственные мощности автомобильной промышленности в конце 20-х годов давали возможность еще большего увеличения выпуска продукции: весной 1929 г.

в отдельные дни с конвейеров американских автомобильных заводов сходило до 25 тыс. машин.

Результатом таких необычайно высоких темпов развития автомобильной промышленности было быстрое проникновение автомобиля в жизнь Америки. К концу 20-х годов в Соединенных Штатах эксплуатировалось в общей сложности 26,7 млн. автомашин, в том числе 23,1 млн. легковых.

Это было намного больше, чем во всех остальных странах мира. Массовое производство и постепенное удешевление автомобиля способствовали его распространению среди довольно широких слоев населения: в 1929 г. на тысячу жителей США приходилось 189 легковых автомашин.

Автомобиль стал в 20-е годы поистине символом американского «процветания».

Развитие автомобильной промышленности в США было связано в первую очередь с именем Генри Форда, крупного конструктора и организатора, ставшего в XX в. владельцем одной из гигантских автомобильных «империй». В 1908 г. на фордовских заводах началось изготовление знаменитой «модели Т», получившей затем широкую известность во всем мире под названием «форд». За 20 лет, с 1908 по 1927 г., было выпущено около 15 млн. автомашин этой марки, после чего фордовские заводы были переведены на производство другой, более комфортабельной модели.

В 20-е годы массовый выпуск автомобилей, кроме компании Форда, начали еще две крупные фирмы — «Дженерал моторз» и «Крайслер».

В 1929 г. на долю этой «большой тройки» приходилось 83% всего производства автомобилей в Соединенных Штатах 6.

Стремительное увеличение выпуска продукции на заводах Форда, а затем и других фирм было достигнуто за счет усиленной рационализации производства. Она включала, с одной стороны, техническое переоборудование предприятий, увеличение их энерговооруженности, широкую механизацию производственных процессов, а с другой — внедрение стандартизации, массовое изготовление типовых деталей и последующую их скоростную сборку на конвейерных линиях. Повышение производительности, а еще более интенсивности труда обеспечивало значительное увеличение выработки на каждого рабочего. В 1923—1929 гг. она выросла в среднем на 43% 7. Это позволяло капиталистам уменьшать число рабочих, оставлять на конвейерных линиях только самых сильных и выносливых, платить им за более производительную и, главное, гораздо более интенсивную работу несколько повышенную заработную плату и все равно иметь экономию за счет резкого сокращения общего числа занятых. Таким образом, капиталистическая рационализация производства усиливала эксплуатацию одних рабочих и выбрасывала на улицу других. И в том и в другом случае она так или иначе оборачивалась против пролетариата.

Столь же быстро развивались и другие новые отрасли американской промышленности: электротехническая, химическая, производство синтетических материалов, радиопромышленность. Рост энерговооруженности и внедрение новой техники создавали основу для значительного увеличения производства и в некоторых других отраслях экономики. В конце 20-х годов в США было электрифицировано около 70% фабричных станков. Как и в автомобилестроении, высокие темпы роста производства в ряде отраслей тяжелой промышленности в годы капиталистической стабилизации в немалой степени обеспечивались усиленной интенсификацией труда рабочих.

В годы частичной капиталистической стабилизации еще более ускорился процесс урбанизации и индустриализации США. Общая численность населения страны за 1920—1930 гг., по официальным данным 14-го и 15-го цензов, возросла с 105,7 млн. до 122,8 млн., т. е. на 16%.

При этом городское население увеличилось за 10 лет с 54,2 млн. до 69 млн. (на 27%), тогда как прирост сельского населения шел неизмеримо медленнее: число сельских жителей увеличилось с 51,5 млн. до 53,8 млн., т. е. всего лишь на 4,5%. В результате такого резкого несоответствия в темпах прироста удельный вес городского населения за 1920—1930 гг. повысился с 51,3 до 56,2%, в то время как доля сельского населения снизилась с 48,7 до 43,8 %8.

С особой быстротой росло население важнейших индустриальных районов. С каждым годом увеличивалось количество крупных городских агломераций, включавших большие города, окружавшие их пригороды и практически сливавшиеся с ними города-сателлиты. Уже в 1920 г. в Соединенных Штатах было 58 таких обширных урбанизированных районов, в которых жило около 36 млн. человек, т. е. треть населения страаы. К 1930 г. число этих крупных городских агломераций достигло 97, а. их суммарное население увеличилось до 55 млн., составив уже около 45% населения США9.

Все более растущий уровень урбанизации и индустриализации Соединенных Штатов на протяжении 20-х годов нашел отражение и в изменении структуры самодеятельного населения страны. Общая его численность увеличилась за 1920—1930 гг. с 42,2 млн. до 48,7 млн. человек.

Этот рост шел прежде всего за счет быстрого увеличения числа рабочих, занятых в промышленности, строительстве и на транспорте (с 17 млн. до 19,3 млн.), а также числа лиц, занятых в торговле, финансовых учреждениях и сфере обслуживания (с 8,8 млн. до 14 млн.), в то время как численность самодеятельного сельскохозяйственного населения сократилась (с 11,1 млн. до 10,5 млн.) 10.

Манипулируя данными об экономическом подъеме в США, буржуазная пропаганда, вдохновляемая официальным Вашингтоном, усиленно распространяла тезис о прочности и незыблемости стабилизации. В ежегодном послании президента Кулиджа конгрессу о положении страны в декабре 1925 г. провозглашалось, что Америка вступила «в эру длительного всеобщего процветания» 11. Славословия в честь «просперити» достигли апогея в конце 20-х годов. Виднейшие деятели обеих партий, особенно лидеры правящей республиканской партии, на все лады твердили о наступлении «вечного процветания», о «ликвидации кризисов», об успехах в деле «искоренения бедности». В августе 1928 г. в одной из предвыборных речей Г. Гувер торжественно возвестил: «Америка сейчас ближе к полной победе над бедностью, чем когда-либо в истории любой страны мира... Мы еще не достигли этой цели, но если у нас будет возможность и дальше продолжать ту же политику, которая проводилась в течение последних восьми лет, мы с божьей помощью скоро приблизим тот день, когда бедность навсегда будет изгнана из нашей страны» 12.

На взгляд поверхностного наблюдателя картина экономической ситуации в США к концу 20-х годов была очень оптимистичной. Результатом промышленного подъема было новое увеличение национального дохода США. За 1923—1929 гг. он возрос с 74,3 млрд. до 86,8 млрд. долл., т. е.

на 17% 13. Но его распределение было чрезвычайно неравномерным.

Львиная его доля присваивалась небольшой горсткой монополистов.

В 1929 г. на долю крупной буржуазии, составлявшей всего лишь около 1%) самодеятельного населения США, приходилось 14,5%) национального дохода страны 14. 513 миллионеров получали доход, равный суммарной годовой заработной плате 1 млн. рабочих. Но все же кое-что перепадало и на долю мелкой буржуазии и верхушечных слоев рабочего класса.

Увеличение доходов и широкое распространение системы продажи в рассрочку создавали для этих групп населения довольно значительные возможности для приобретения иногда за наличный расчет, а чаще в кредит автомобилей, радиоприемников, холодильников, пылесосов, стиральных машин и другой бытовой техники.

Двадцатые годы были отмечены также колоссальным ростом стоимости акций. За пять лет, с декабря 1924 г. по октябрь 1929 г., акции, котировавшиеся на нью-йоркской бирже, увеличились в цене с 27 млрд.

до 87 млрд. долл., т. е. более чем втрое. Неудивительно, что к концу 20-х годов в стране началась настоящая биржевая вакханалия. В нее были втянуты миллионы американцев, которые обращали свои сбережения на покупку ценных бумаг, надеясь, что безостановочный рост стоимости акций в условиях «вечного процветания» сделает их богачами.

Лидеры делового мира США своим авторитетом стремились подкрепить эти призрачные надежды. Так, председатель финансового комитета фирмы «Дженерал моторз» Дж. Рэскоб в 1929 г. вполне серьезно утверждал, что если каждый рабочий и служащий будет экономить по 15 долл. в неделю и регулярно приобретать на эти средства наиболее солидные акции, то через 20 лет он будет располагать капиталом в 80 тыс. долл. «По моему убеждению,— заключал Дж. Рэскоб,— у нас в стране каждый не только может, но и обязан стать богатым» 15. Многие рядовые американцы, загипнотизированные подобной перспективой легкого обогащения, склонны были верить всему, что говорилось в эти годы о «блестящем будущем» американского капитализма.

Но обстановка в стране отнюдь не подтверждала эти оптимистические прогнозы. Стабилизация капитализма в США, так же как и в других капиталистических странах, проходила в условиях общего кризиса капитализма и поэтому была временной, частичной и непрочной. Об этом свидетельствовала прежде всего чрезвычайная неравномерность развития различных отраслей промышленности. При быстром росте ряда новых отраслей тяжелой индустрии наблюдался застой, а иногда даже и падение производства в таких традиционных сферах экономики, как добыча угля, судостроение и большинство отраслей легкой промышленности.

Прирост промышленного производства в отраслях, изготовлявших предметы первой необходимости (текстильная, обувная, пищевая и т. д.), даже в самые лучшие годы «просперити» был лишь чуть выше прироста населения. Во второй половине 20-х годов обозначилось значительное сокращение жилищного строительства. Еще более неблагоприятным было положение в угледобывающей промышленности. В 1923-1929 гг. добыча угля в США сократилась с 658 млн. до 609 млн. т, т. е. на 8%, а число рабочих, занятых в угольных шахтах, упало с 864 тыс. до 654 тыс., или на 23 %16.

Но наиболее тревожным симптомом, обнаружившимся к концу 20-х годов, было сокращение масштабов обновления основного капитала.

Если в 1924 г. расходы на новое капитальное строительство составляли 76% всех частных капиталовложений, то к 1929 г. их доля сократилась до 35% 17. Все это означало, что во многих традиционных отраслях промышленности США, особенно в тех, которые непосредственно были связаны с потребительским спросом, признаки перепроизводства сказались значительно раньше и интенсивнее, чем в быстро прогрессирующих новых сферах экономики.

Важными показателями непрочности капиталистической стабилизации 20-х годов были также постоянная недогрузка производственного аппарата и хроническая массовая безработица. Даже в конце 20-х годов, в наиболее благоприятный период «просперити», производственные мощности промышленности были загружены в целом примерно на 80%, а в ряде отраслей недогрузка производственного аппарата достигала 25— 30% 18. Число безработных в США, по самым скромным оценкам, колебалось на протяжении 1924—1929 гг. от 1,5 до 2 млн.19 Наконец, признаком непрочности капиталистической стабилизации в Соединенных Штатах было неблагоприятное положение сельского хозяйства. После первой мировой войны оно вступило в новый этап своей капиталистической эволюции, подготовленный быстрым ростом сельскохозяйственного производства в конце XIX — начале XX в. в результате победы фермерского пути развития капитализма в сельском хозяйстве США. Окончательное завершение длительного периода раздачи гомстедов за счет земель государственного фонда, полное истощение ресурсов «свободных» земель Запада, пригодных для заселения и обработки — все это способствовало тому, что от экстенсивных форм капиталистического земледелия американское фермерство стало переходить к интенсивным методам ведения хозяйства, к применению машин, искусственных удобрений, новейших агротехнических приемов. Уже в 1920 г. в сельском хозяйстве США использовалось 246 тыс. тракторов и 4 тыс. комбайнов 20. Развитие капитализма вширь, долгое время бывшее характерной особенностью эволюции американского сельского хозяйства, сменилось развитием капитализма вглубь.

Однако аграрный кризис, начавшийся в 1920 г. и не преодоленный в течение всего периода 20-х годов, надолго нарушил нормальные условия воспроизводства в сельском хозяйстве. Правда, наиболее острая фаза аграрного кризиса, характерная для 1920—1923 гг., сменилась в 1924— 1928 гг. его несколько смягченной фазой. Но и тогда ни сельскохозяйственные цены, ни фермерские доходы так и не достигли докризисного уровня. На протяжении второй половины 20-х годов валовой доход американского фермерства держался на уровне 13—14 млрд. долл., тогда как в 1919 г., до начала длительного аграрного кризиса, он составлял 17,9 млрд. долл.21 Падение цен тяжелее всего отразилось на положении мелких и средних фермеров, хозяйство которых стало хронически убыточным. Поэтому разорение и вытеснение мелкого производства в земледелии шли в период частичной капиталистической стабилизации с невиданной ранее быстротой. Только за 1925—1929 гг. было принудительно продано с молотка за неуплату долгов и налогов 547 тыс. ферм (8,7% общего числа) 22. Огромные размеры приобрело в 20-х годах бегство фермеров в города. Поскольку американская промышленность переживала в то время значительный подъем, части переселенцев удалось получить работу. Однако большинство их так и не смогли найти себе занятия. Поэтому многие, истощив свои скудные средства, вынуждены были возвратиться обратно.

Тем не менее бегство фермеров в города проходило более высокими темпами, чем их возвращение в сельские районы, в результате чего чистая убыль фермерского населения США составила за 1920—1930 гг.

6,3 млн. человек. Разорение мелкого и среднего фермерства шло тогда настолько быстро, что к концу 20-х годов очередная перепись впервые в истории США зафиксировала абсолютное сокращение общей численности фермерского населения (с 32 млн. в 1920 г. до 30,5 млн.

в 1930 г.) и числа фермерских хозяйств в стране (соответственно с 6448 тыс. до 6289 тыс.) 23.

Аграрный кризис значительно ухудшил и положение капиталистических слоев фермерства. Сильное падение цен уменьшило прибыльность их хозяйства. Необходимость приспособления к неблагоприятным условиям сельскохозяйственного рынка требовала резкого снижения себестоимости производства путем коренного технического переоборудования сельского хозяйства. Но это было доступно только сравнительно немногочисленным группам фермерской буржуазии. К концу 20-х годов в сельском хозяйстве США применялось уже 920 тыс. тракторов и 61 тыс. комбайнов 24, что свидетельствовало о значительном росте его технической вооруженности, однако, по данным сельскохозяйственной статистики, только 13,5% фермерских хозяйств были оснащены в то время тракторами и всего лишь около 1 % — комбайнами 25.

Начавшийся в 20-е годы процесс индустриализации сельского хозяйства США, его перехода из мануфактурной стадии в стадию машинного производства происходил в гораздо менее благоприятных условиях, нежели в промышленности. Общая историческая отсталость сельского хозяйства, которая еще более обострилась с вступлением страны в эпоху империализма, новое усиление эксплуатации фермерства монополиями — все это обусловило необычайно глубокий и затяжной характер кризиса перепроизводства в сельском хозяйстве. Гнет финансового капитала в условиях аграрного кризиса особенно тяжелым бременем лег на плечи мелких и средних фермеров. Но господство монополий ощутимо сказывалось и на положении сельскохозяйственной буржуазии. Громадная дань, взимаемая ими со всего фермерства, в том числе и с его капиталистической верхушки, ограничивала возможности капиталистического накопления, отвлекала от производительного использования крупные финансовые средства и на долгие годы затянула процесс преодоления аграрного кризиса.

Таким образом, в ряде важных отраслей американской экономики во второй половине 20-х годов все более отчетливо сказывались явления перепроизводства. Это постепенно расшатывало устои американского «процветания». По сравнению со странами Западной Европы признаки непрочности стабилизации капитализма в США были выражены значительно слабее. Но все же и для этой крупнейшей и наиболее богатой капиталистической страны было характерно вопиющее противоречие между растущими производственными возможностями экономики и относителыю низкой покупательной способностью широких масс населения.

В годы частичной капиталистической стабилизации в США произошло некоторое повышение заработной платы рабочих, но оно было сравнительно небольшим. По данным правительственной статистики, среднегодовая номинальная заработная плата рабочих, занятых в обрабатывающей промышленности, строительстве и на транспорте, увеличилась за 1924—1929 гг. с 1519 до 1620 долл., т. е. всего на 6,5%, а заработная плата рабочих горнодобывающей промышленности даже сократилась (с 1703 до 1526 долл.) 26. Между тем, по исчислениям американских экономистов, для удовлетворения лишь основных потребностей семьи из четырех человек при тогдашнем уровне цен необходимо было располагать доходом не менее 2 тыс. долл. в год. Недаром президент Кулидж в одном из своих посланий конгрессу в 1926 г. вынужден был признать, что «большинство рабочих не разделяют плодов просперити» 27. Но их не разделяли и многие другие группы трудящегося населения городов и ферм. По весьма умеренным оценкам, даже в 1929 г., в самый разгар «процветания», доходы 60% американских семей были ниже прожиточного минимума 28. Это убедительно свидетельствует о непрочности капиталистической стабилизации 20-х годов.

2. ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА Промышленный подъем и общая экономическая стабилизация в Соединенных Штатах к середине 20-х годов значительно укрепили положение крупного капитала. Полная уверенности в своих силах, воодушевленная тем, что ее дела идут хорошо, монополистическая буржуазия США, существенно увеличившая экономическое могущество, особенно энергично пропагандировала частнособственнические добродетели традиционной идеологии «твердого индивидуализма», решительно выступая против вмешательства государства в дела бизнеса.

Индивидуалистическая идеология была положена и в основу внутренней политики республиканского правительства. Продолжая курс, взятый в 1921 г. администрацией Гардинга, правительство Кулиджа стремилось свести к минимуму все экономические и социальные функции буржуазного государства. В очередном послании к конгрессу о положении страны (декабрь 1924 г.) президент недвусмысленно заявил, что руководимая им администрация собирается идти к достижению «экономической и социальной справедливости», полагаясь исключительно на «методы естественной эволюции», и что важнейшим принципом ее деятельности будет «строжайшая экономия государственных расходов» 29. Через два года, в декабре 1926 г., он высказался на этот счет еще более определенно: «Сущность нашей системы правления состоит в том, что она базируется на принципах свободы н независимости индивидуумов. В своих действиях каждый из них зависит только от самого себя. Поэтому они не могут быть лишены плодов своей предприимчивости... То, что накоплено их личными усилиями, не должно стать источником государственнои расточительности»30 .

В соответствии с этими установками президент Кулидж, министр финансов Меллон и разделявшие их взгляды лидеры реакционной «старой гвардии» республиканцев стремились ограничить функции федерального правительства созданием максимально благоприятных условий для бесконтрольного хозяйничанья бизнеса, категорически отвергая всякие попытки государственного регулирования его действий. В проведении подобного курса они были «более последовательными, чем чуть ли не самые академические социал-дарвинисты» 31. Так, глава Белого дома, выдвигая основополагающий принцип своего президентства, утверждал, что «если бы федеральное правительство исчезло, то простые люди в течение очень длительного времени не заметили бы решительно никаких изменений в своих повседневных делах» 32. А один из наиболее твердолобых представителей республиканской «старой гвардии», сенатор Д. Рид, уточняя и конкретизируя мысль, высказанную Кулиджем, с присущей ему прямолинейностью заявил: «Если бы я был диктатором, то упразднил бы федеральную торговую комиссию сегодня утром, управление торгового флота — вечером и междуштатную торговую комиссию — завтра... Наше правительство стало чересчур назойливым. У нас слишком много регулирующих комиссии» .

В конце 20-х годов эта индивидуалистическая риторика превратилась в обязательную принадлежность каждого республиканского политика.

В своей предвыборной речи 22 октября 1928 г. Г. Гувер как кандидат республиканцев на пост президента всячески рекламировал курс «твердого индивидуализма» и заявил, что считает важнейшей заслугой правящей республиканской партии то, что она «возвратила правительство на его законное место посредника, а не участника экономической игры».

Гувер назвал «фальшивым либерализмом» идею государственного вмешательства в коммерческую деятельность бизнеса. В противовес он выдвинул принцип «истинного либерализма», который, по его мнению, предусматривал ограничение государственной активности рамками защиты буржуазного «равенства возможностей» 34.

Реакционно-индивидуалистическими принципами по-прежнему руководствовался в своей деятельности и Верховный суд США, возглавляемый У. Тафтом. Опираясь на строго легалистские правовые концепции, реакционное большинство Верховного суда неизменно блокировало любые попытки расширения социальной деятельности буржуазного государства.

Как заметил в 1929 г. видный американский юрист либерального направления Ф. Франкфуртер, У. Тафт и его сторонники «возродили взгляды, которые были устаревшими уже 25 лет назад» 35.

Финансово-экономическая политика правительства Кулиджа показала истинную классовую сущность идеологии «твердого индивидуализма».

Лидеры республиканской администрации добивались прежде всего дальнейшего снижения налогов на крупный капитал. В послании президента Кулиджа конгрессу в декабре 1924 г. утверждалось, что непременным условием вступления страны в «эру беспрецедентного процветания» является «освобождение бизнеса от чрезмерного налогообложения его прибылей» 36. В том же духе высказывался министр финансов Э. Меллон, который лицемерно сокрушался по поводу «разрушительного эффекта чрезмерного налогового обложения, подавляющего предпринимательскую инициативу» 37. Уже в 1924 г. правительство Кулиджа провело через конгресс новый закон, согласно которому максимальная ставка добавочного налогообложения лиц с высокими доходами была сокращена с 50 до 40%. Закон 1926 г. снизил этот максимум до 20%, уменьшил до того же уровня ставку налога на наследство и вообще отменил налог на дарственные акты38. В 1928 г. по инициативе республиканской администрации было осуществлено некоторое сокращение (до 12%) налоговых ставок на прибыли корпораций. Таким образом, безграничное увеличение финансовых ресурсов монополий стало в 20-е годы первостепенной заботой республиканского правительства.

Тем не менее правительство Кулиджа, проводя эту политику, стремилось воздерживаться от крупных государственных расходов и добивалось поддержания сбалансированного бюджета. Осуществив уже в 1924 г. дальнейшее сокращение расходов федерального правительства до 2,9 млрд. долл., республиканская администрация вплоть до 1928 г. неизменно удерживала их на этом сравнительно низком уровне. Активное сальдо федерального бюджета дало ей возможность значительно сокра- тить государственный долг (с 22,3 млрд. долл. в 1923 г. до 16,9 млрд, в 1929 г.39).

И все же даже в условиях безраздельного господства буржуазно- индивидуалистических принципов в политике республиканской администрации в годы стабилизации в США не произошло, да и не могло прои- зойти, демонтажа структуры государственно-монополистического капитализма. Процесс огосударствления социально-экономических отношений, характерный в той или иной степени для всей эпохи общего кризиса капитализма, медленно, подспудно, но неуклонно продолжался.

Прежде всего в 20-е годы значительно возросла степень концентрации и централизации капитала как основы государственно-монополистического развития. Суммарные активы 200 крупнейших корпораций, оценивавшиеся в 1919 г. в 43,7 млрд. долл., увеличились к 1929 г. до 81,1 млрд. долл., т. е. почти вдвое. На долю этих 200 гигантов монополистического бизнеса, составлявших лишь 0,05% общего числа корпораций, приходилось в конце 20-х годов около половины (49 %) всего богатства, сосредоточенного в их распоряжении, и 43% получаемых ими доходов40. Если же взять 5% самых крупных монополистических фирм, то их доля в общей сумме прибылей американских корпораций возросла за эти годы с 76,7 до 84,3% 41. Одной из характерных для того периода форм концентрации и централизации капитала было создание многочисленных держательских компаний, т. е. фирм, организуемых преимущественно для операций на рынке ценных бумаг в целях захвата контрольных пакетов акций конкурирующих монополий. Наибольшую известность среди них получила разветвленная система крупных держательских компаний, созданная миллионером С. Инсуллом. Но этому образцу были построены многие другие многоэтажные пирамиды держательских фирм. Как указывалось в одном из сенатских отчетов, они стали «механизмом, с помощью которого группа людей, используя общественные деньги, в состоянии концентрировать контроль над промышленностью, предприятиями общественных услуг и важнейшими богатствами народа» 42.

На базе резко возросшего уровня концентрации и централизации усилилась организованность крупного капитала. При активном содействии Национальной ассоциации промышленников (НАЛ) и Торговой палаты США быстрыми темпами проходило создание отраслевых ассоциаций бизнеса, объединявших представителей монополистических фирм в промышленности, торговле, финансах и банковском деле. В целях ослабления конкуренции и обеспечения более благоприятных для монополий условий производства и сбыта эти ассоциации централизованным путем собирали и распространяли информацию о наличном уровне цен, о методах снижения издержек производства, об эффективных способах транспортировки и сбыта произведенной продукции, о возможностях получения дешевого кредита и многом другом. Кроме того, ассоциации бизнеса осуществляли активную лоббистскую деятельность, добиваясь необходимого крупному капиталу законодательства и внимательно следя, чтобы не было принято каких-либо мер, идущих вразрез с его интересами.

Деятельность отраслевых ассоциаций нередко прямо противоречила антитрестовскому законодательству. По меткому замечанию А. Шлезингера-младшего, они были как бы «фасадом, за которым бизнесмены по-братски составляли заговор, чтобы обойти антитрестовские законы» 43.

Однако Верховный суд США, неизменно стоявший на страже интересов крупного капитала, в июне 1925 г. признал операции отраслевых ассоциаций вполне законными. В решении суда говорилось, что, собирая и распространяя информацию о наличных условиях производства и сбыта, ассоциации бизнеса «не могут быть обвинены в незаконном сговоре в целях ограничения торговли только на том основании, что конечным результатом их усилий в этом направлении может быть стабилизация цен или ограничение производства за счет лучшего понимания экономических законов и умения приспособиться к их действиям. Закон Шермана не отменяет действия этих законов и не запрещает сбор и распространение экономической информации» 44.

Рост организованности крупного капитала и первые попытки создания системы своеобразного саморегулирования монополий сопровождались распространением идеи «социальной ответственности бизнеса». Проповедуя эту доктрину, выдвигая планы построения «капитализма всеобщего благосостояния» и «индустриальной демократии», некоторые представители монополистической буржуазии США уже в тот период приступили х активному проведению политики социального патернализма.

Эта политика, к которой в 20-е годы все чаще стали обращаться «просвещенные» монополисты, нашла конкретное воплощение в распространении акций среди рабочих, создании частных пенсионных фондов, организации системы благотворительного вспомоществования в пределах той или иной компании и т. д.45 Все эти меры имели целью доказать, что «корпорации прониклись чувством ответственности и верности общественному долгу» 46, что якобы найден путь к установлению «социальной справедливости» и что, следовательно, нет больше никакой необходимости в классовой борьбе и в прямом государственном регулировании.

Создание системы отраслевых ассоциаций бизнеса и политика социального патернализма мыслились частью идеологов крупного капитала как наиболее приемлемая в условиях капиталистической стабилизации 20-х годов альтернатива государственно-монополистическим методам регулирования. В тот период эти методы казались большинству представителей монополистической буржуазии США совершенно неприемлемыми, чуждыми капитализму, несущими на себе отпечаток влияния социалистических идей. Но, с другой стороны, растущая популярность доктрины «социальной ответственности бизнеса» свидетельствовала о том, что полный возврат к господствовавшим в конце XIX в. теориям социал-дарвинизма был уже невозможен, что традиционная трактовка индивидуалистических воззрений в духе идеологии laissez faire, в духе характерного для нее принципа «каждый заботится о себе, и к черту неудачника» уже в 20-е годы рассматривалась определенной частью монополистической буржуазии как безнадежно устаревшая и требовавшая существенной модификации.

Движение за создание системы саморегулирования крупного бизнеса и за принятие им принципа «социальной ответственности» было поддержано некоторыми видными деятелями республиканской администрации. Особенно ревностным пропагандистом этих идей стал министр торговли Г. Гувер. Уже в брошюре об «американском индивидуализме», опубликованной в 1922 г., Гувер, решительно возражая против непосредственного государственного регулирования экономики и социальных отношений, в то же время заявил о необходимости «использовать новые средства социального, экономического и интеллектуального прогресса» для устранения «огромных потерь, которые порождаются сверхбезрассудной конкуренцией в сфере производства и распределения» 47. На устранение этих пороков и была направлена рекламируемая Гувером «американская система», предусматривавшая совместные, кооперативные действия различных экономических групп. В отличие от Кулиджа и Меллона с их приверженностью догматам традиционного индивидуализма и крайнего волюнтаризма, преклонением перед стихийностью экономического развития Гувер не раз подчеркивал, что идеология laissez faire уже давно устарела и что Соединенные Штаты переживают «решительную экономическую трансформацию», сущностью которой является «переход от периода крайнего индивидуализма к периоду ассоциативных действий» 48.

Этими принципами Г. Гувер руководствовался и в своей практической деятельности на посту министра торговли. Возглавляемое им агентство разрабатывало «кодексы этики и практики бизнеса» для различных отраслей промышленности, поставляло руководителям фирм экономическую информацию, помогало им в осуществлении стандартизации производства, содействовало сбыту американских товаров за границей. Словом, министерство торговли превратилось в 20-е годы в «отличного маклера по делам американского бизнеса»49. Гувер культивировал создание отраслевых ассоциаций промышленников, организаций банкиров, торговых палат, кооперативных объединений фермеров, которые под общим надзором государства как некоего беспристрастного «верховного арбитра» должны были, по его мнению, насаждать ставший таким необходимым в новых условиях «дух коллективной ответственности бизнеса».

Распространение в 20-е годы идей буржуазного коллективизма создавало объективную основу для дальнейшего усиления государственномонополистических тенденций. Однако в то время эти коллективистские доктрины не выходили еще, как правило, за рамки пожеланий в пользу координации совместных действий бизнесменов и других экономических групп. Они выдвигались в противовес как традиционным принципам laissez faire, так и системе разветвленного государственного регулирования периода первой мировой войны. Поэтому для 20-х годов, по мнению советских экономистов, было характерно «значительное ослабление степени государственного вмешательства в экономику по сравнению с периодом войны, но более высокий его уровень, чем до войны» 50.

О назревшей объективной потребности перехода к более высокой ступени буржуазного коллективизма — государственно-монополистическим методам решения социально-экономических проблем — свидетельствовала развернувшаяся в 20-е годы борьба по вопросу о государственной поддержке хронически депрессивных отраслей американской экономики — железнодорожного транспорта, угольной промышленности и особенно сельского хозяйства.

Наибольшей остротой и ожесточенностью отличалась борьба по вопросу о методах решения фермерской проблемы. Затяжной аграрный кризис породил в 20-е годы сильное движение за правительственную помощь сельскому хозяйству. Во главе движения выступила фермерская буржуазия, позиции которой были существенно ослаблены кризисом.

Капитал, вкладываемый ею в сельское хозяйство, приносил значительно меньшую прибыль, чом в других отраслях экономики. Поэтому еще в начале 20-х годов идеологи фермерской буржуазии выдвинули лозунг «равноправия сельского хозяйства». Они требовали, чтобы федеральное правительство помогло фермерам добиться повышения цен на их продукцию.

С этой целью в 1924 г. был разработан и внесен в конгресс билль Макнери—Хоугена, который предусматривал создание центральной правительственной организации для систематической скупки по повышенным ценам «излишков» сельскохозяйственной продукции внутри страны.

Эти запасы предполагалось на определенный срок удерживать вне рынка, а затем возможно выгоднее сбывать их. Ту часть «излишков», которую нельзя было реализовать на внутреннем рынке, правительственная корпорация должна была продавать за границей по более низким ценам мирового рынка. Поскольку на этих операциях она неизбежно терпела бы убытки, то для их возмещения предусматривался небольшой «уравнительный налог», которым предполагалось облагать сельскохозяйственные товары, поступавшие на внутренний рынок. Защитники билля считали, что активные операции правительственного агентства побудят и частные фирмы, занимающиеся скупкой и переработкой продукции земледелия и животноводства, платить фермерам более высокие цены, в результате чего общий уровень сельскохозяйственных цен в стране существенно повысится 51.

План Макнери — Хоугена был поддержан большинством фермеров.

Но правительство Кулиджа, стоявшее на страже интересов промышленно-финансовых монополий, упорно возражало против его принятия, отвергая претензии фермерской буржуазии на «равноправие сельского хозяйства». Охраняя систему монополистической эксплуатации фермерства, правящие круги США демагогически утверждали, что фермерам надо надеяться не на действия федеральных правительственных учреждений, а на естественный процесс улучшения конъюнктуры сельскохозяйственного рынка 52.

В течение 1924—1928 гг. различные варианты билля 5 раз вносились на обсуждение конгресса. Дважды, в феврале 1927 г. и в мае 1928 г., он был одобрен обеими палатами конгресса, но всякий раз президент Кулидж накладывал на него вето как на меру, нарушающую принцип невмешательства государства в экономику и направленную на «введение правительственной фиксации цен, чуждой американским традициям, философии нашей системы правления и духу наших институтов» 53. Предпринятая в мае 1928 г. попытка сторонников билля Макнери—Хоугена в конгрессе добиться его принятия вопреки президентскому вето оказалась безуспешной: необходимого в таких случаях квалифицированного большинства голосов собрать не удалось 54.

В противовес планам государственного регулирования сельскохозяйственных цен деятели республиканской администрации, в особенности министр торговли Г. Гувер и министр земледелия У. Джардайн, выдвигали идею государственного поощрения сбытовой кооперации. Они утверждали, что фермеры должны стремиться не к замене существующего рыночного механизма государственными органами, а к его совершенствованию, к улучшению системы сбыта с помощью координированных действий кооперативов.

Принцип государственного поощрения фермерской кооперации и общего правительственного надзора за ее действиями в противовес идее государственного регулирования сельскохозяйственного рынка вплоть до конца 20-х годов оставался стержнем аграрной политики республиканской администрации.

Гораздо дальше по пути внедрения принципов буржуазного коллективизма правительству республиканцев пришлось пойти в сфере железнодорожного транспорта. Это был вынужденный шаг. От эффективной и бесперебойной работы железных дорог во многом зависело нормальное функционирование капиталистической экономики, а крупные забастовки рабочих-железнодорожников наглядно продемонстрировали явную недостаточность традиционных методов частномонополиcтического управления, к которым после ликвидации в 1920 г. государственного контроля вновь вернулся железнодорожный транспорт. Поэтому в мае 1926 г.

конгресс принял новый железнодорожный закон, который подтвердил право рабочих-железнодорожников на организацию я на заключение коллективного договора и ввел в этой отрасли экономики систему государственного арбитража трудовых конфликтов 55.

Несмотря на господство индивидуалистической идеологии, республиканская администрация уделяла все большее внимание не только хронически депрессивным отраслям экономики, но и некоторым новым, быстро развивающимся сферам бизнеса. Так, государство приняло активное участие в финансировании строительства шоссейных дорог, способствуя бурным темпам развития автомобильного транспорта. По инициативе Гувера министерство торговли в 1926—1927 гг. взяло курс на поощрение операций коммерческой авиации.

Упорная и ожесточенная борьба развернулась в 20-е годы вокруг идеи государственного владения гидроэнергетическими ресурсами. По предложению группы прогрессивных республиканцев во главе с сенатором Дж. Норрисом в конгресс несколько раз вносились законопроекты о государственном гидроэнергетическом строительстве в долине реки Теннесси. Эти планы были категорически отвергнуты правительством Кулиджа, которое помешало принятию билля Норриса под тем предлогом, что прямое вмешательство федерального правительства в производство и распределение электроэнергии абсолютно недопустимо. В свою очередь, лидеры республиканской администрации пытались добиться от конгресса согласия на передачу строительства гидроэнергетических сооружений в долине реки Теннесси в руки частных монополий, прежде всего в руки автомобильного концерна Г. Форда, и только сопротивление прогрессивной общественности и активная кампания сенатора Норриса и его сторонников помешали реализации этих планов.

Таким образом, объективные потребности капиталистического производства время от времени заставляли администрацию Кулиджа вопреки пропагандируемым ею индивидуалистическим принципам идти на некоторое расширение государственного вмешательства в отдельных отраслях экономики. Тем не менее в целом период капиталистической стабилизации 20-х годов характеризовался «явным преобладанием не государственно-, а частномонополиcтических принципов во всех сферах общественной жизни» 56. По мнению большинства тогдашних идеологов крупного kапитала США, свободное предпринимательство и частная инициатива, oxpaняемые государством, способны были решать все социальные проблемы.

Хотя объективный процесс огосударствления продолжался, идеология неолиберализма как государственно-монополистическая форма буржуазной идеологии, возникшая в период «прогрессивной эры», в 20-е годы отошла на второй план под натиском традиционных консервативно-индивидуалистических взглядов.

Реакционно-индивидуалистический курс социально-экономической политики республиканской администрации сопровождался крайне неблагоприятными изменениями в идейно-политической обстановке в стране.

Продолжалось активное наступление крупного капитала на позиции трудящихся, на те права, которые были завоеваны ими ранее. Попирая элементарные демократические свободы, реакция США жестоко расправлялась с радикальными деятелями рабочего движения. Вопиющим примером такого рода стало дело Н. Сакко и Б. Ванцетти, двух рабочихиммигрантов, итальянцев по национальности, которые были арестованы еще в 1920 г. за активное участие в революционном движении и приговорены к смертной казни по ложному обвинению в ограблении и убийстве кассира обувной фабрики. Невиновность обвиняемых была документально доказана. В Соединенных Штатах и за их пределами развернулась широкая кампания в защиту Сакко и Ванцетти. Даже АФТ выступила с энергичным протестом против несправедливого приговора, назвав обвиняемых «жертвами расовых и национальных предрассудков и классовой ненависти» 57. Но американская реакция, бросая вызов мировому общественному мнению, решила расправиться с ненавистными ей радикалами. В ночь на 23 августа 1927 г. Сакко и Ванцетти были казнены па электрическом стуле.

В годы стабилизации значительно усилилось наступление на профсоюзное движение. В 1925 г. президент Национальной ассоциации промышленников Дж. Эджертон призвал членов руководимой им оргаизации к развертыванию широкой кампании против профсоюзов, так как их деятельность якобы мешала нормальному функционированию общества, основанного на принципах частной инициативы и свободной конкуренции.

Эта антипрофсоюзная кампания была значительно облегчена рядом решений Верховного суда США, в которых утверждалось, что принятие в 1914 г. закона Клейтона не означает изъятия профсоюзов из сферы действия антитрестовского законодательства и прекращения судебного вмешательства в трудовые конфликты. Судебные преследования профсоюзов и стачек приобрели в 20-е годы наибольший размах. С прямым осуждением забастовок не раз выступали и руководители республиканской администрации. Правда, в отличие от Кулиджа или Меллона, занимавших, как правило, открыто антирабочую позицию, Г. Гувер и разделявший его взгляды министр труда Дж. Дэвис в соответствии с принципом коллективных действий основных экономических групп общества признавали за рабочими право объединяться в профсоюзы и заключать коллективные договоры. Однако тут же добавлялось, что «не должно быть никакого принуждения к вступлению в эти организации» и что «принцип индивидуальной свободы требует открытых цехов» .

Такая интерпретация открывала широкий простор для антипрофсоюзных действий предпринимателей. В противовес профессиональным союзам они создавали «компанейские союзы», которые находились в полной зависимости от хозяев и стремились внушить рабочим ложную идею единства интересов труда и капитала. К концу 20-х годов в этих лжепрофсоюзах насчитывалось более 1,5 млн. членов. В ряде случаев рабочих заставляли подписывать обязательство не вступать в профсоюзы и не участвовать в стачечной борьбе. Такие соглашения, известные под названием «контрактов желтой собаки», получили очень широкое распространение: к 1929 г. ими было охвачено около 1 млн. рабочих59.

Важным орудием монополистической реакции в борьбе против рабочего и демократического движения оставались многочисленные шовинистические и расистские группы и объединения. Первенствующую роль среди них продолжал играть Ку-клукс-клан. С еще большим размахом и ожесточенностью, чем в первые послевоенные годы, деятели Ку-клуксклана вели шумную кампанию в защиту «американизма», против всевозможных «разрушительных» иностранных влияний. Как заявил в 1926 г. «имперский маг» этой организации X. Эванс, они претендовали на «руководящее положение в движении за воплощение идеалов американизма» 60. Своей главной целью лидеры Ку-клукс-клана провозгласили борьбу за сохранение устоев традиционной белой, сельской, протестантской, англосаксонской Америки. Они вели разнузданную погромную агитацию против негров, евреев, католиков, иммигрантов и всех других сил, которые, по их мнению, подрывали устои «патриархальной» Америки.

К середине 20-х годов Ку-клукс-клан достиг апогея своей силы и влияния. В 1925 г. в его рядах насчитывалось, по различным оценкам, 4—5 млн. членов. Кроме штатов «глубокого» Юга, крупные организации ордена возникли на Юго-Западе (штаты Техас, Оклахома), Среднем Западе (штаты Индиана, Огайо, Иллинойс), в штатах Тихоокеанского побережья (Орегон, Калифорния). В этих районах Ку-клукс-клан стал влиятельной политической силой, контролировавшей партийный аппарат и местные органы власти. Так, в Индиане в 1924—1925 гг. под контролем ордена находились губернатор, местное законодательное собрание, оба сенатора и большинство членов палаты представителей федерального конгресса от этого штата. Когда в конце 1923 г. губернатор Оклахомы Дж. Уолтон при поддержке профсоюзов и радикальных фермерских организаций попытался было выступить против беззаконий Ку-клукс-клана, местное законодательное собрание предъявило ему обвинение в «диктаторских устремлениях» и, использовав процедуру импичмента, сместилo его с поста61.

Одним из основных требований Ку-клукс-клана и других ревностные пропагандистов «американизма» был лозунг ограничения иммиграции.

В 20-е годы им удалось добиться принятия новых иммиграционных законов, которые ввели жесткие квоты на допуск в США переселенцев из других стран и тем самым сильно сократили размеры иммиграции. Ещe в 1921 г. конгресс принял чрезвычайный иммиграционный акт, который установил ежегодную квоту иммиграции из европейских стран в 350 тыс. человек. Ежегодное число переселенцев из каждой из этиx стран не должно было превышать 3% общего числа иммигрантов данной национальности, проживавших в США в 1910 г.

Однако закон 1921 г. не удовлетворил наиболее ревностных сторонников ограничения иммиграции, так как, по их мнению, не создавал достаточно прочных барьеров против наплыва «нежелательных иностранцев» из стран Центральной, Южной и Юго-Восточной Европы, которыe могли принести с собой опасные для капитализма идеи революционногo переустройства общества. Предложения о дальнейшем ужесточении cистемы квот были поддержаны Белым домом. В послании конгрессу (декабрь 1923 г.) президент Кулидж заявил: «Америка должна остаться стрaной для американцев. Поэтому необходимо продолжать политику ограничения иммиграции»62. Через несколько месяцев, в мае 1924 г., был принят новый иммиграционный закон, который снизил годичную квотy иммиграции из стран Европы до 164 тыс. человек и ограничил ежегодную норму переселенцев из этих стран до 2% общего числа иммигрантoв той или иной национальности, проживавших в США в 1890 г., т. е. дo начала массовой иммиграции из стран Южной и Восточной Европы.

Иммиграционные законы 1921 и 1924 гг. резко сократили размеры европейской иммиграции в США и существенно изменили её национальный состав. Если в 1907—1914 гг., в период наиболее интенсивной довоенной иммиграции, из всех стран Европы переселилось в США 7,1 млн. человек, то в 1922—1929 гг. общая численность европейской иммиграции составила 1,7 млн. Следовательно, ее размеры уменьшились более чем вчетверо. Но особенно сильно сократилось число иммигрантов из стран Центральной, Южной и Восточной Европы: в 1907—1914 гг.

их было 5,6 млн., а в 1922—1929 гг.—всего лишь 630 тыс., т. е. в 9 раз меньше63. Цель, поставленная ревнителями «американизма», была достигнута: до первой мировой войны переселенцы из тех стран Европы представители которых зачислялись американскими шовинистами в категорию «нежелательных иностранцев», составляли около 80% европейской иммиграции в Соединенные Штаты, а в 20-е годы их доля упала до 38%.

Большое место в агитации ревностных защитников «американизма» занимал также вопрос о соблюдении «сухого» закона. Надежды активных его сторонников на благотворное действие XVIII поправки к конституции США, запретившей производство, перевозку и продажу алкогольных напитков, очень скоро оказались несостоятельными. Значительная часть населения США, особенно жители крупных городов, давно уже отошедшие от традиционных идеалов пуританской фермерской Америки, с самого начала выступали против «сухого» закона.

Дело осложнилось тем, что в первые же годы действия акта Волстеда, принятого в 1919 г. в целях практического осуществления XVIII поправки к конституции, широчайшее распространение в стране получили нелегальные производство, контрабанда и транспортировка спиртных напитков. Этим были заняты многочисленные подпольные организации бутлеггеров, прибыли которых исчислялись миллионами долларов. Результатом их операций стал невиданный разгул коррупции, взяточничества и гангстеризма. Неудивительно, что число сторонников «сухого» закона, особенно среди городского населения, уменьшалось с каждым годом. По данным одного из обследований, проведенного в 1926 г., треть опрошенных высказалась за полную отмену акта Волстеда, половина — за его модификацию в целях разрешения легких вин и пива и только пятая часть — за сохранение «сухого» закона в прежнем виде64.

Тем не менее даже в этих условиях сторонники запрета алкогольных напитков с фанатичным упорством продолжали кампанию за строжайшее соблюдение «сухого» закона. Вопрос об отношении к XVIII поправке к конституции, так же как проблема Ку-клукс-клана и планы дальнейшего ограничения иммиграции, стали в 20-е годы предметом ожесточенных политических баталий. Агитация ретивых защитников всех этих проявлений «истинного американизма» находила живейший отклик у жителей маленьких провинциальных городков и сельских районов Запада и Юга, в наибольшей степени сохранявших традиционные моральные ценности старой, аграрной, богобоязненной Америки и с нескрываемой враждебностью следивших за неуклонной поступью большого капиталистического города. Бурный процесс индустриализации и урбанизации, переживаемый Соединенными Штатами, с неизбежностью влек за собой дальнейшее усиление гнета крупного капитала, обнищание и разорение миллионов мелких собственников. Однако в массовой психологии мелкобуржуазных слоев этот социальный конфликт приобретал своеобразную моральноэтическую окраску. Он воспринимался как столкновение двух противостоящих систем ценностей, олицетворением которых были патриархальная сельская Америка, с одной стороны, и капиталистический город — с другой. Предрассудками жителей американской провинции умело пользовались реакционные политики, которые направляли протест мелкобуржуазных масс не против их настоящего врага — монополистического капитала, а против Нью-Йорка, Чикаго и вообще против крупного города с его кричащими контрастами богатства и нищеты, с населяющими его «чужаками»-иммигрантами, с коррупцией, гангстерами и пьянством, с нарушающими пуританскую благопристойность новыми модами женского платья и нормами морали и нравственности. Это неизбежно вело к отчуждению различных групп трудящегося населения страны и к ослаблению их антимонополистической борьбы.

Важную роль в морализирующем походе идеологов «американизма» против язв городской цивилизации играл и религиозный фундаментализм. Последователи этого религиозного учения были сторонниками ортодоксального толкования Библии. Они боролись за возрождение воинствующего протестантизма и за неуклонное соблюдение «сухого» закона, предавали проклятию социальное христианство, выступали в пользу догматического толкования конституции, отстаивали идею неизменности существующего социально-экономического строя США. В фундаменталистских проповедях находили точное отражение настроения широких масс обывателей, завороженных обещаниями «вечного процветания», невежественных, нетерпимых к малейшим отклонениям от стандартов «стопроцентного американизма». «Сухой закон, Ку-клукс-клан, фундаментализм и ксенофобия,— писал в 1927 г. публицист У. Липпман,— это крайнее, но истинное выражение политических, социальных и религиозных взглядов старой американской деревенской цивилизации, сопротивляющейся всему тому, что кажется ей чуждым и что на самом деле представляет собой новую Америку, вырастающую из старой»65.

Усилия фундаменталистов в 20-е годы были направлены на борьбу против эволюционной теории Дарвина, подрывавшей самые основы христианского вероучения о божественном сотворении мира и человека. По инициативе фундаменталистов в штатах Юга развернулось движение за принятие законов, которые запрещали бы преподавание теории эволюции в школах и высших учебных заведениях. В первых рядах этой кампании выступил У. Дж. Брайан. И это не было простой случайностью: в его взглядах все время причудливо переплетались мотивы борьбы против монополий и консервативные религиозно-политические предубеждения жителя американской «сельской глубинки». По оценке автора одного из крупных исследований по истории американского протестантизма Р. Миллера, Брайан представлял собой «не просто символ сельской протестантской Америки, а сам был этой Америкой, В течение 30 лет Брайан воплощал все, ЧТО было лучшим, и все, что было порочным в южных и среднезападных аграрных штатах» 66.

Под давлением фундаменталистов законодательное собрание Теннесси в 1925 г. одобрило первый антиэволюционный закон, который запретил во всех учебных заведениях штата преподавание «любой теории, отрицающей библейскую историю божественного сотворения человека»67.

Вскоре аналогичные законы были приняты в Миссисипи и Арканзасе, а в некоторых других южных штатах преподавание теории эволюции было запрещено административными распоряжениями местных властей.

В июле 1925 г. в небольшом теннессийском городке Дейтоне был организован нашумевший на весь мир позорный «обезьяний» процесс против молодого школьного учителя Джона Скопса, осмелившегося выразить сомнение в конституционности антиэволюционного закона штата. В роли обвинителя на процессе выступил сам Брайан. Защиту Дж. Скопса возглавил видный прогрессивный юрист К. Дарроу, показавший в своих речах, в какую трясину невежества и религиозного обскурантизма толкают страну фундаменталисты. Но ничто не могло поколебать косности и самодовольного тупоумия судей. Несмотря на явную нелепость обвинения, они признали Скопса виновным. По словам Б. Шоу, дейтонский «обезьяний» процесс сделал Америку посмешищем в глазах всего мира.

«Просперити» наложило отпечаток и на характер партийно-политической борьбы второй половины 20-х годов. Обе основные буржуазные партии США прочно стояли тогда на позициях защиты статус-кво, соревнуясь между собой главным образом в восхвалении благ американского «процветания». Особенно уверенно чувствовала себя правящая республиканская партия, находившаяся в тот период под безраздельным контролем реакционной «старой гвардии» и других деятелей промонополистического крыла партии. К очередным президентским выборам 1928 г. она шла под развернутыми знаменами индивидуализма, который, как с гордостью утверждали республиканские политики, обеспечил Америке «бесконечное процветание». «Наши слова — в наших делах,— торжественно заявляли республиканцы в предвыборной платформе.— Мы предлагаем не обещания, а свершения». Прежний курс социально-экономической политики лидеры республиканской партии предполагали проводить и в дальнейшем. Они выступали за «строгую экономию правительственных расходов» и за проведение «прогрессивной налоговой реформы, которая в конечном счете позволила бы увеличить частные фонды для капиталовложений». Республиканцы ратовали, кроме того, за дальнейшее ограничение иммиграции, якобы необходимое для поддержания «американского уровня жизни», и за строгое соблюдение «сухого» закона 68.

Откровенно промонополистический курс руководства партии и политики правительства Кулиджа по-прежнему встречал сопротивление со стороны группы прогрессивных республиканцев. Как и ранее, они направляли свои основные усилия на ограничение господства монополий и на установление эффективного общественного контроля за их операциями. После смерти Р. Лафоллетта (июнь 1925 г.) их действия чаще всего возглавлял сенатор Дж. Норрис. Другое оппозиционное течение в партии — фракция аграрных консерваторов, представлявших интересы фермерской буржуазии Запада,— расходилось с лидерами республиканцев главным образом по проблемам сельскохозяйственной политики, ведя активную борьбу за принятие билля Макнери—Хоугена. Однако в период капиталистической стабилизации 20-х годов позиции обеих этих групп и в особенности фракции левых республиканцев и в партии и в стране значительно ослабли.

Кандидатом республиканской партии на пост президента в избирательной кампании 1928 г. был выдвинут Герберт Гувер, один из ведущих представителей промонополистического крыла партии, активный защитник концепции «коллективных действий» и «социальной ответственности бизнеса». Лидеры делового мира США с воодушевлением одобрили этот выбор. «Руководители промышленных и финансовых кругов,— писал историк Дж. Хикс,— больше уже не довольствовались тем, что во главе Белого дома был политик, который делал все, что им было нужно. Они хотели иметь президентом самого бизнесмена, который инстинктивно понимал бы каждый их каприз. Гувер представлял для них идеального кандидата, и они щедро финансировали его кампанию»69.

Не выдвигала какой-либо реальной альтернативы курсу республиканцев и демократическая партия. Она по-прежнему раздиралась острейшей фракционной борьбой между двумя основными региональными группировками. Одну из них составляло влиятельное аграрное крыло партии, во главе которого стояли крупные землевладельцы Юга и сельскохозяйственная буржуазия Запада, опиравшиеся на широкие фермерские массы этих районов страны. Наиболее влиятельными лидерами аграрной фракции продолжали оставаться У. Макаду и У. Дж. Брайан. Другая группировка, имевшая своей базой партийные организации северо-восточных штатов, действовала под руководством монополистических промышленно-финансовых кругов Нью-Йорка, Бостона, Чикаго и других индустриальных центров. Ее массовую основу составляли мелкобуржуазные слои населения крупных городов Севера и Северо-Востока и часть рабочего класса, прежде всего из среды иммигрантов. На роль лидера этой урбанистской фракции партии в 20-е годы выдвинулся губернатор штата Нью-Йорк А. Смит.

Организационная раздробленность демократической партии, отсутствие единства взглядов у ее лидеров, постоянные склоки между сторонниками Макаду и приверженцами Смита в составе национального комитета партии — все это к середине 20-х годов почти полностью парализовало ее практическую деятельность. А. Смит был недалек от истины, когда заметил, что для демократической партии «стало правилом функционировать только по шесть месяцев каждые четыре года»70. Такая ситуация вызывала немалое беспокойство у многих демократов. Однако предпринятые в 1924—1925 гг. попытки Ф. Рузвельта, К. Хэлла и некоторых других более дальновидных деятелей партии добиться ее организационного укрепления натолкнулись на упорное сопротивление местных партийных боссов, больше всего заботившихся о личных выгодах.

На протяжении 20-х годов в составе демократической партии произошли определенные изменения. Демократы значительно укрепили свои позиции в индустриальных штатах, их социальная база существенно расширилась за счет масс иммигрантов, переселившихся в Америку еще в довоенные годы и осевших главным образом в крупных городах Северо-Востока. Это повлекло за собой постепенную урбанизацию демократической партии, усиление ее северо-восточной фракции во главе с А. Смитом. По справедливому замечанию Д. Бэрнера, автора интересной книги по истории демократической партии того периода, «массовая иммиграция 1900—1914 гг. явно приносила дивиденды ко времени выборов 1928 г.» 71. Однако эта тенденция к изменению электората демократической партии не нашла еще тогда адекватного отражения в ее идеологии и политике. Вплоть до конца 20-х годов лидеры демократов так и не вышли за пределы традиционных индивидуалистических лозунгов и не предприняли каких-либо попыток модернизации идейных основ партии, приведения их в соответствие с назревшими потребностями общественного развития.

В данной ситуации выработка конструктивной альтернативы политическому курсу республиканского правительства была невозможной. Не случайно во второй половине 20-х годов борьба между демократами и республиканцами развертывалась прежде всего не по вопросам социально-экономической политики, а по этнокультурным и религиозно-этическим проблемам. Но это было крайне невыгодно для демократов, ибо и вопросы иммиграционного законодательства, и «сухой» закон, и проблема воинствующего религиозного фундаментализма были предметами острейших разногласий и споров между аграрной и урбанистской фракциями партии. Следовательно, они способствовали не сплочению, а еще большей фрагментации партийных рядов.

Идейный кризис и организационная раздробленность демократической партии существенно ослабляли ее позиции в ходе избирательной кампании 1928 г. Растущее преобладание урбанистской фракции и ослабление аграрного крыла партии привели к тому, что кандидатом демократов на пост президента был выдвинут А. Смит, несмотря на то что он был выходцем из иммигрантской среды, католиком и противником «сухого» закона. В своих речах Смит в ряде случаев довольно резко критиковал реакционный политический курс республиканцев.

В предвыборной платформе демократической партии с полным основанием указывалось на то, что финансово-экономическая политика администрации Кулиджа направлена на «укрепление позиций мультимиллионеров за счет рядовых налогоплательщиков» 72. Однако по единодушной оценке американской прессы, платформа, принятая в 1928 г. демократической партией, была крайне уклончивой и расплывчатой и мало чем отличалась от предвыборной платформы республиканцев. Как метко заметила одна из балтиморских газет, выбор, который предлагали тогда народу две главные партии, - это «выбор между консерватизмом, провозглашающим, что абсолютно все в порядке, и консерватизмом, утверждающим, что все хорошо, но нужны некоторые небольшие перемены» 73.

В течение всей избирательной кампании А. Смит и другие деятели демократической партии стремились доказать, что они не хуже, чем республиканцы, могут служить интересам деловых кругов. Не случайно председателем национального комитета партии в 1928 г. стал один из руководителей компании «Дженерал моторз», Дж. Рэскоб. В первых же выступлениях он заверил бизнесменов в благонамеренности кандидата демократов. «Бизнесу независимо от того, крупный он или мелкий, не надо бояться демократического правительства»,—заявил он74. Ясно, что подобные утверждения отнюдь не способствовали увеличению популярности А. Смита у большинства рядовых американцев.

Таким образом, избирательная кампания 1928 г. со всей отчетливостью продемонстрировала назревавший кризис двухпартийной системы США, поскольку налицо было отсутствие альтернативности в платформах и конкретных действиях республиканцев и демократов, их согласие по наиболее важным вопросам экономики и политики. И Г. Гувер и А. Смит, как правило, избегали обсуждения «больных» социально-экономических проблем, в которых проявлялись относительность и непрочность капиталистической стабилизации. Межпартийная борьба свелась в 1928 г. к острой дискуссии о «сухом» законе и о религиозной принадлежности кандидата демократов. Республиканцы нередко сознательно направляли предвыборную дискуссию в русло обсуждения религиозно-этических проблем, так как это раскалывало ряды сторонников демократической партии и еще более ослабляло ее позиции на выборах.

В условиях «просперити» шансы республиканцев были, разумеется, гораздо более предпочтительными. На выборах 1928 г. Гувер одержал крупную победу. Он получил 21392 тыс. голосов и обеспечил себе 444 выборщика. За Смита голосовали 15 016 тыс. избирателей, давших ему всего лишь 87 выборщиков. Республиканцы укрепили свои позиции и в обеих палатах конгресса: они располагали теперь 56 местами в сенате и 267 в палате представителей, тогда как у демократов осталось соответственно 39 и 167 мест75. Правда, в ряде крупных городов с их многочисленным иммигрантским населением демократы на выборах 1928 г.

впервые добились победы, но этого было недостаточно, чтобы изменить общее преобладание республиканцев.

Победив на выборах, лидеры республиканской партии были полны оптимизма и уверенности. В декабре 1928 г. в последнем послании конгрессу о положении страны президент Кулидж, готовившийся передать бразды правления своему преемнику, торжественно декларировал: «Страна может смотреть на настоящее с удовлетворением, на будущее — с оптимизмом» 76.

Не прошло и года, как на Америку со всей силой обрушился экономический кризис, безжалостно развеявший все иллюзии по поводу «нескончаемого просперити».

3. ОСЛАБЛЕНИЕ РАБОЧЕГО И ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ДВИЖЕНИЯ В условиях стабилизации экономического положения страны американской буржуазии к середине 20-х годов удалось добиться существенного ослабления рабочего и демократического движения. Это нашло выражение прежде всего в длительном упадке стачечной борьбы рабочего класса. После бурного подъема 1918—1922 гг., когда в стране бастовали миллионы рабочих, число стачечников год от года стало резко сокращаться: в 1924 г. оно снизилось до 655 тыс., в 1926 г.— до 330 тыс., а в 1929 г. составило всего лишь 289 тыс. В целом же за 1924—1929 гг.

в Соединенных Штатах бастовали 2,3 млн. рабочих, т. е. в 4,5 раза меньше, чем за соответствующий по продолжительности период массовых рабочих выступлений 1918—1923 гг.77 Изменился и характер стачечного движения: в большинстве случаев борьба ограничивалась чисто экономическими требованиями, радикальные политичезкие лозунги, свойственные для первых послевоенных лет, теперь почти не выдвигались.

Разумеется, это не означало, что в Соединенных Штатах не было тогда крупных классовых конфликтов. Напротив, в ряде старых, традиционных отраслей американской промышленности, которые не только не переживали какого-либо подъема, но находились в состоянии длительного застоя, а то и упадка и где положение рабочих было значительно хуже, чем в быстро растущих новых отраслях производства, в годы капиталистической стабилизации было проведено несколько массовых забастовок.

Подобная ситуация возникла, например, в угледобывающей промышленности. В 1924 г. в г. Джексонвилле (штат Флорида) между угольными компаниями и Объединенным союзом горняков (ОСГ) было заключено соглашение, по условиям которого в течение трех лет шахтовладельцы обязывались поддерживать существующий уровень заработной платы, а профсоюз горняков — воздерживаться от забастовок. Но уже в 1925 г.

многие угольные компании, нарушив Джексонвиллское соглашение, пошли на значительное снижение заработной платы шахтеров. По решению ОСГ рабочие антрацитных угольных копей в сентябре 1925 г. начали забастовку, которая охватила около 150 тыс. человек. Сил рабочих оказалось, однако, недостаточно, чтобы добиться победы. Сопротивление предпринимателей и непоследовательная позиция руководства союза горняков во главе с Дж. Льюисом привели к тому, что через несколько месяцев, в феврале 1926 г., рабочие вынуждены были прекратить борьбу, не добившись каких-либо уступок от шахтовладельцев.

В еще более неблагоприятных условиях проходил другой крупный классовый конфликт в угледобывающей промышленности — забастовка рабочих битуминозных угольных копей, объявленная 1 апреля 1927 г.

в ответ на резкое снижение заработной платы. Забастовка охватила 175 тыс. шахтеров, которые стойко держались более 15 месяцев. Однако террор предпринимателей, истощение средств стачечников, а также то обстоятельство, что забастовку не удалось распространить на все районы битуминозных угольных шахт, и на этот раз принудили рабочих к отступлению. В июле 1928 г. руководство союза горняков отказалось от дальнейшей борьбы за возобновление Джексонвиллского соглашения и предложило местным отделениям профсоюза в различных районах страны самим договариваться с шахтовладельцами.

Напряженные классовые бои развернулись в тот период и в текстильной промышленности. Наиболее успешно действовали рабочие-текстильщики Пассейика (штат Нью-Джерси). В январе 1926 г. они начали забастовку, потребовав от предпринимателей повышения заработной платы, признания профсоюза и заключения коллективного договора. Активную роль в забастовке рабочих Пассейика играла Лига профсоюзной пропаганды (ЛПП), руководимая коммунистами, что в немалой степени обусловило успех стачки. После 13 месяцев упорной и организованной борьбы рабочие добились победы.

ЛПП сыграла важную роль и в вовлечении в борьбу текстильщиков Юга, которые до тех пор были почти совсем не охвачены профсоюзным членством. Особенно широкую известность среди выступлений южных рабочих получила стачка текстильщиков Гастонии (штат Северная Каролина), проведенная весной 1929 г. На подавление забастовки были брошены отряды национальной гвардии и «Американского легиона». Полиция спровоцировала вооруженное столкновение со стачечниками, что было использовано для судебной расправы с руководителями забастовки и для ее разгрома. Тем не менее события в Гастонии имели огромное значение как одна из первых попыток профсоюзного движения проникнуть на Юг, в эту твердыню «открытого цеха».

Крупные стачечные выступления шахтеров и рабочих текстильной промышленности, происшедшие в самый разгар «просперити», были еще одним доказательством ограниченности и непрочности капиталистической стабилизации. Они показали, что классовая борьба в США, как бы ни отрицали ее апологеты американского «процветания», не прекратилась и во второй половине 20-х годов. Об этом же свидетельствовали и такие проявления международной пролетарской солидарности, как движение в защиту Сакко и Ванцетти и посылка профсоюзных делегаций в Советский Союз для ознакомления с жизнью первого в мире социалистического государства. Инициаторами этого важного начинания выступили коммунисты, но в составе американских рабочих делегаций, посетивших СССР в 1927 г. и активно выступивших затем за немедленное дипломатическое признание Советского Союза, были и члены АФТ.

Большой заслугой Коммунистической партии явилось то, что она выступила в защиту прав негритянских трудящихся. Преодолевая старые сектантские ошибки левых сил рабочего движения, коммунисты выдвинули негритянский вопрос как самостоятельный вопрос программы, как одну из важнейших проблем американской действительности. В ноябре 1925 г. в Чикаго по инициативе Компартии был организован Американский негритянский рабочий конгресс (АНРК), который поставил своей задачей активное участие в борьбе негритянских трудящихся против террора и линчеваний, против всех форм расовой сегрегации, за равную оплату негров и белых, за вовлечение негритянских рабочих в профсоюзное движение. Правда, в деятельности АНРК было немало сектантских ошибок, его лозунги не всегда соответствовали конкретной исторической ситуации, в силу чего он был оторван от основных масс негритянского населения. Но все же коммунисты, руководившие деятельностью АНРК, сделали первые шаги в выработке верной линии в негритянском вопросе.

Однако в целом размах рабочего движения в США по сравнению с предшествующим периодом значительно уменьшился. Даже те забастовки, которыми руководили профсоюзы, примыкавшие к ЛПП, чаще всего не выходили за рамки экономической борьбы. Что же касается большинства союзов АФТ, то они вообще старались воздерживаться от стачек.

Крайне неблагоприятное влияние на развитие рабочего движения оказывала и общая политическая обстановка в стране. Реакционный внутриполитический курс правительства Кулиджа, энергичная антипрофсоюзная кампания предпринимателей, насаждение «открытого цеха», массовое создание компанейских союзов — все это уменьшало эффективность профсоюзных действий, вело к резкому падению авторитета профсоюзов и мешало росту их численности. В течение всего периода капиталистической стабилизации 20-х годов число членов американских профессиональных союзов оставалось тем же: в 1923 г. оно составляло 3629 тыс. (из них в составе АФТ - 2926 тыс.), а в 1929 г.-3625 тыс. (из них в АФТ2934 тыс.). В условиях быстрого роста самодеятельного населения это влекло за собой неуклонное сокращение доли членов профсоюзов в общей численности гражданской рабочей силы: в 1920 г. она равнялась 12%, в 1923 г. упала до 8,3, а в 1929 г. снизилась до 7,5% 78.

Уровень профессиональной организованности наемной рабочей силы в США к концу 20-х годов оставался крайне низким почти во всех отраслях экономики. Только в горнодобывающей промышленности и на железнодорожном транспорте он превышал 20%, во всех же остальных отраслях был значительно ниже, составляя 12,2% в обрабатывающей промышленности, 5,4%—в конторском деле, 3% — в сфере услуг и всего лишь 0,3% в торговле79.

Особенно тревожным явлением было то, что совсем или почти совсем отсутствовали профессиональные организации в таких быстро растущих и технически наиболее передовых отраслях материального производства, как сталелитейная, автомобильная, электротехническая, приборостроительная, химическая и другие ведущие отрасли обрабатывающей промышленности. Именно здесь в период капиталистической стабилизации 20-х годов наиболее интенсивно шел процесс механизации и стандартизации производства, широко внедрялись поточно-конвейерные линии. Развитие массового производства в передовых отраслях тяжелой индустрии вносило существенные изменения в структуру рабочего класса, значительно увеличивая численность и удельный вес неквалифицированных и особенно полуквалифицированных рабочих, обслуживавших поточно-конвейерные линии на крупных заводах и фабриках.

Все эти новые, быстро растущие категории современного индустриального пролетариата оставались вне профсоюзного движения. Они практически игнорировались большинством союзов АФТ, которые были построены по профессионально-цеховому принципу и объединяли в своих рядах главным образом высококвалифицированных рабочих, занятых на относительно мелких предприятиях со значительно более слабой технической оснащенностью. В технически передовых отраслях промышленности создавались новые категории высококвалифицированных рабочих (механики, наладчики поточно-конвейерных линий). Изоляция профсоюзов от основной массы фабричного крупнопромышленного пролетариата, становившегося ведущей силой современного капиталистического производства, имела крайне неблагоприятные последствия, способствуя еще большему ослаблению рабочего движения США.

В середине 20-х годов сошло на нет и движение за независимые политические действия. Поражение сенатора Р. Лафоллетта на выборах 1924 г. было использовано лидерами АФТ для усиления кампании в пользу гомперсистской идеи «беспартийности» рабочих. Очередной съезд АФТ в ноябре 1924 г. решительно осудил все формы независимого политического действия, а тем более попытки создания третьей партии. «Движение за третью партию,— говорилось в решениях съезда,— оказалось бесполезной тратой сил. Оно мешало избранию кандидатов, благожелательно настроенных по отношению к рабочим... Опыт, следовательно, показал, что, если рабочие хотят добиться успеха в политической области, они должны и в будущем проводить ту же беспартийную политику, которой придерживались в прошлом» 80.

К той же линии склонялись и руководители железнодорожных братств, стоявшие во главе Конференции прогрессивного политического действия (КПНД). Когда в феврале 1925 г. состоялась очередная сессия КППД, лидеры железнодорожных братств предложили принять решение о том, чтобы «проводить впредь беспартийную политику» 81. Представители Социалистической партии и радикальные группы фермерства и мелкобуржуазной интеллигенции, присутствовавшие на сессии КППД, пытались отстаивать идею третьей партии. Но их призывы не повлияли на лидеров железнодорожных братств. Не помогло и выступление ветерана социалистического движения США Юджина Дебса, который убеждал собравшихся в необходимости формирования третьей партии.

Все это повлияло на принятие сессией решения о приостановке на неопределенный срок деятельности КППД. Это нанесло смертельный удар движению за независимые политические действия. Правда, социалисты и представители радикальных прогрессистских групп пытались продолжать борьбу за создание третьей партии. Однако их планы остались лишь благими пожеланиями. Без профсоюзов нечего было и думать об основании общенациональной третьей партии. Что же касается фермерско-рабочих партий различных штатов, созданных в годы послевоенного массового подъема, то они одна за другой стали слабеть и вскоре прекратили существование. Единственным исключением осталась Фермерско-рабочая партия (ФРГ!) Миннесоты, которая продолжала действовать и во второй половине 20-х годов. Это во многом объяснялось тем, что в 1925 г. ФРП Миннесоты превратилась в постоянную организацию с индивидуальным членством и территориальными местными ячейками — партийными клубами. Она по-прежнему активно участвовала в избирательных кампаниях. Но и эта партия стала чисто местной организацией, не игравшей сколько-нибудь заметной роли в масштабе страны.

Таким образом, в середине 20-х годов основная масса рабочих и фермеров отошла от демократического движения. Какое-то время продолжала функционировать лишь небольшая группа прогрессистов из среды интеллигенции. Но и их активность из месяца в месяц ослабевала, особенно после смерти сенатора Р. Лафоллетта, пока не замерла совсем.

К 1926 г. движение за независимые политические действия сошло с политической арены.

Спад демократического движения в Соединенных Штатах в период капиталистической стабилизации 20-х годов отражал глубокие изменения в идейно-политической и социально-психологической атмосфере американского общества. Впервые за несколько десятилетий произошло существенное ослабление антимонополистических настроений широких слоев населения. Более того, пожалуй, впервые в истории страны можно было наблюдать столь откровенную апологию монополий, ничем не прикрытый культ бизнеса, воспевание крупных капиталистов как «капитанов индустрии» и «творцов просперити». По выражению известного экономиста С. Чейза, бизнесмен стал тогда «высшим авторитетом американцев в вопросах этики поведения» 82.

Большую роль в создании этого до крайности идеализированного образа крупного капитала играла буржуазная пресса, реклама, кино и радио. В дело восславления бизнеса активно включилась и протестантская церковь. Она выступала с проповедью «евангелия бизнеса», провозгласившего лозунг «Продажа религии — главный бизнес церкви» 83. Огромную популярность в стране получила опубликованная в 1925 г. книга деятеля одного из ведущих рекламных агентств того периода Б. Бартона «Человек, которого никто не знает: биография Иисуса», где Христос объявлялся «основоположником современного бизнеса» 84.

Разумеется, развитие либеральной и радикально-демократической идейно-политической мысли в США продолжалось и в неблагоприятной атмосфере второй половины 20-х годов. Виднейшими представителями этих течений общественной мысли оставались философ Джон Дьюи и экономист Торстейн Веблен, сыгравшие немалую роль в подготовке идейной базы либерально-буржуазного реформизма 30-х годов. Ведущее место в американской исторической науке по-прежнему занимало экономическое направление с его обостренным интересом к проблемам экономики и социальных отношений и к борьбе различных экономических групп в истории США. Крупнейшие его представители — Ч. Бирд, А. Шлезингер-старший, Дж. Джеймсон — во второй половине 20-х годов выступили с рядом новых важных работ.

Сохранялась и традиция антимонополистической социальной критики.

С особой силой ее выразил крупный историк В. Л. Паррингтон, выпустивший в конце 20-х годов свой фундаментальный труд «Основные течения американской мысли». Известный литератор и критик Генри Л. Менкен на страницах издаваемого им с 1924 г. журнала «Америкэн меркури» регулярно публиковал язвительные статьи, бичующие тупость, ханжество и мещанское самодовольство американского буржуа. Эти статьи, написанные с позиций своеобразного просвещенного индивидуалиста-циника, пользовались большим успехом в кругах либеральной интеллигенции.

Наконец, именно в 20-е годы появились такие шедевры американской литературы критического реализма, как «Главная улица» и «Бэббит» С. Льюиса, «Американская трагедия» Т. Драйзера, новеллы Ш. Андерсона, поэмы и стихотворения К. Сэндберга, пьесы Ю. О'Нила. В число этих беспощадных обличителей язв буржуазной цивилизации вошла тогда и группа талантливых молодых писателей так называемого «потерянного поколения» — Э. Хемингуэй, У. Фолкнер, Дж. Дос Пассос, Ф. Скотт Фицджеральд.

Тем не менее для периода «просперити» был характерен огромный разрыв между продолжавшимся развитием либеральной и радикальной идейно-политической мысли в интеллектуальных кругах и усилением консерватизма и аполитичности в массовом сознании большинства американцев. По меткому замечанию историка Д. Шэннона, «на каждого человека, для которого героями были Синклер Льюис и Т. С. Элиот, приходилась дюжина таких, кто почитал Бартона с его религией бизнеса» 85.

Это во многом было результатом воздействия средств массовой информации и «массовой культуры». Конечно, в какой-то мере они способствовали повышению культурного уровня трудящихся. Однако именно в это время они стали в руках буржуазии эффективным орудием манипулирования умами, средством одурманивания сознания народа, укрепления в нем стереотипов индивидуализма, конформизма, культа успеха и почтения к «сильным мира сего».

Причины упадка рабочего и демократического движения в США в период капиталистической стабилизации 20-х годов были сложными и многообразными. В известной мере это объяснялось политической обстановкой в стране, наступлением предпринимателей, отказом правящих кругов США от тех уступок, которые были завоеваны американским народом в период «прогрессивной эры».

Н© главная причина упадка массового движения коренилась глубже.

Она была связана с особенностями экономического развития страны после первой мировой войны. Превращение Соединенных Штатов в центр финансовой эксплуатации мира обеспечило монополистической буржуазии громадные сверхприбыли. Это дало ей возможность в особенно широких размерах осуществлять подкуп верхушки рабочего класса. Усилившийся слой рабочей аристократии стал основным каналом распространения буржуазной идеологии в массах американского пролетариата. Удельный вес этой аристократической прослойки рабочего класса США был выше, чем в капиталистических странах Западной Европы. К концу 20-х годов высококвалифицированных рабочих, уровень заработной платы которых превышал 2 тыс. долл. в год, насчитывалось около 3 млн., т. е. примерно 10% всех рабочих, занятых в то время в промышленности, на транспорте и в сельском хозяйстве страны86.

В период «просперити» идеологическое воздействие буржуазии на рабочих оказалось весьма эффективным. Это объяснялось тем, что в обстановке длительного промышленного подъема 20-х годов произошло некоторое улучшение положения рабочего класса США, определенное, хотя и сравнительно небольшое, повышение его средней реальной заработной платы. Но оно коснулось далеко не всех категорий рабочих. Многие из них (негры, иммигранты, сельскохозяйственные рабочие) по-прежнему влачили нищенское существование. Да и части коренных белых американцев отнюдь не всегда удавалось сводить концы с концами. По оценке историка И. Бернстейна, даже в лучшие годы «просперити» «жизненный уровень рабочих оставался довольно низким» 87. Тем не менее некоторое улучшение положения трудящихся способствовало широкому распространению в массах различного рода буржуазных теорий.

Особенно активно пропагандировалась в 20-е годы апологетическая теория «американской исключительности». Абсолютизируя некоторые особенности экономического развития США, сторонники этой теории утверждали, что страна вступила в новую фазу своей эволюции, что на нее не распространяется теперь действие законов, управляющих ходом капиталистического производства в других странах мира. На этом основании делался вывод, что циклическое движение экономики стало для США делом прошлого, что там никогда больше не будет экономических кризисов, так как сам рост промышленного производства якобы автоматически порождает расширение рынка. А раз перед страной открывается перспектива «вечного процветания», то классовая борьба должна уступить место «классовому сотрудничеству», ибо, чем успешнее будет развиваться экономика и чем прибыльнее станут капиталистические предприятия, тем значительнее будут доходы капиталистов и заработная плата рабочих.

Проповедь необходимости «классовой гармонии» была энергично подхвачена реформистскими лидерами АФТ. Очередной ее съезд в 1925 г.

провозгласил, что профсоюзное движение США должно выдвинуть на первый план не стачечную борьбу, а «высшую стратегию труда», лозунг «индустриальной демократии», т. е. политику «классового сотрудничества» между рабочими и капиталистами. Новый президент АФТ У. Грин, занявший этот пост в декабре 1924 г. после смерти С. Гомперса, в одном из первых же официальных выступлений объявил, что современный тред-юнионизм стремится к «индустриальной кооперации» и что трудовые конфликты возникают «из-за игнорирования или отрицания элементарных прав как предпринимателей, так и рабочих» 88. С еще большей определенностью выразил суть новой, «высшей стратегии труда», этого нового этапа в развитии гомперсизма, член исполнительного совета АФТ М. Уолл. Он заявил: «В ранний период борьбы тред-юнионы старались затормозить, ограничить производство, чинить всяческие помехи его развитию, чтобы таким путем добиться удовлетворения своих желаний.

Ныне же они добиваются признания, что именно они являются носителями и защитниками того экономического, индустриального и общественного порядка, при котором будут благоденствовать и рабочие, и предпри^ ниматели, и все общество» 89.

В период капиталистической стабилизации 20-х годов лидеры АФТ направляли главные усилия на всестороннее сотрудничество с предпринимателями в деле рационализации производства и увеличения количества и качества выпускаемой продукции. Практическим воплощением этого политического курса руководства тред-юнионов был «план БалтиморОгайо», принятый еще в 1923 г. в результате соглашения, заключенного между профсоюзами железнодорожников и владельцами линии БалтиморОгайо. Согласно этому плану, официально одобренному съездом АФТ в 1925 г., за рабочими признавалось право на заключение коллективного договора, но в ответ они обязывались всемерно помогать предпринимателям во внедрении технических усовершенствований и в увеличении интенсивности труда, т. е. в капиталистической рационализации производства, в расчете на то, что рост промышленной продукции автоматически повлечет за собой повышение заработной платы. «План Балтимор—Огайо» во второй половине 20-х годов послужил образцом для некоторых других соглашений, главным образом на железнодорожном транспорте и в ряде отраслей легкой промышленности.

Исповедуя философию волюнтаризма, лидеры АФТ категорически отвергали в тот период идею государственного вмешательства в экономику и социальные отношения. Они считали, что посредством добровольных соглашений между рабочими и капиталистами можно добиться не только улучшения условий труда, но и решения всех социальных проблем общества. Поэтому реформистские профсоюзные лидеры, как правило, с одобрением встречали разнообразные меры социального патернализма, к которым в 20-е годы стали обращаться некоторые крупные компании.

Профсоюзные боссы рассматривали планы участия рабочих в прибылях промышленных предприятий, попытки создания особых «рабочих банков», учреждения частных пенсионных фондов и другие подобные меры как важный шаг на пути создания некоего «капитализма всеобщего благоденствия», при котором все классы и социальные группы будут якобы действовать в целях «общего блага». На самом же деле, как верно отметил американский историк У. Миллер, проповедь такого рода идей была направлена не столько па увеличение благосостояния рабочих, сколько на ослабление их борьбы90. И эти усилия представителей крупного капитала и реформистских профсоюзных вождей во многом увенчались успехом. Оценивая обстановку, сложившуюся в профсоюзном движении- США в период капиталистической стабилизации 20-х годов, У. 3. Фостер писал, что оно почти полностью погрязло в «болоте классового сотрудничества» и «боевой дух его был подорван» 91.

Широкое распространение в годы «просперити» получила и теория «демократизации капитала». Одним из ее наиболее активных пропагандистов стал профессор Гарвардского университета Т. Карвер, выпустивший в 1926 г. книгу «Современная экономическая революция в США».

В ней и других подобных изданиях утверждалось, что развитие корпоративной формы капитала и быстрый рост числа акционеров, в том числе среди рабочих, ведут якобы к подлинной «экономической революции», к тому, что рабочие становятся совладельцами предприятий и, следовательно, разница между ними и капиталистами стирается, а капитализм меняет свой характер92. Рассуждения Карвера и его последователей об «экономической революции» и «демократизации капитала» были с воодушевлением подхвачены всей буржуазной пропагандой США и лидерами АФТ.

Вся эта рекламная кампания не имела, разумеется, ничего общего с действительностью. Приобретение нескольких акций не могло внести сколько-нибудь существенных изменений в положение рабочих и уж во всяком случае никак не делало их совладельцами промышленных предприятий. Об абсурдности измышлений буржуазной пропаганды по поводу «мирного перераспределения богатств», якобы происходившего тогда в Америке, лучше всего свидетельствовал тот факт, что к концу 20-х годов в руках рабочего класса США находилось лишь около 1% стоимости акций.

Тем не менее в политическом плане теория «демократизации капитала» оказалась важным орудием идеологического воздействия буржуазии на рабочий класс. Приобретая акции того или иного промышленного предприятия и рассчитывая на получение дивиденда, рабочий волей-неволей становился заинтересованным в бесперебойном ритме производства, а следовательно, и в отсутствии забастовок. По справедливому замечанию известного американского историка Г. Фолкнера, «психологический эффект владения акциями в деле подрыва классового сознания рабочих был, несомненно, огромным» 93.

Популярность различных буржуазно-апологетических теорий в массах американского пролетариата свидетельствовала о его серьезной идейно-политической отсталости. Именно в этом и состояла главная причина упадка рабочего движения в Соединенных Штатах в период капиталистической стабилизации 20-х годов.

Идейно-политическая отсталость американского пролетариата обусловила и слабость левых групп в рабочем движении. Социалистическая партия Америки, находившаяся под руководством реформистов, с начала 20-х годов вступила в период упадка. Правда, вплоть до 1924 г. она играла довольно активную роль в движении за независимые политические действия. Но после того как это движение сошло на нет, Социалистическая партия превратилась в малочисленную секту, оторванную от рабочего класса и пропагандировавшую некий суррогат социализма, который представлял собой смешение идей фабианства, социального христианства и либерально-буржуазного реформизма. К концу 20-х годов в партии осталось всего лишь 7 тыс. членов. Резкое уменьшение влияния социалистов в массах сказалось и в ходе избирательных кампаний. Если в 1920 г.

за кандидата Социалистической партии на пост президента США Юджина Дебса было подано 920 тыс. бюллетеней, то в 1928 г. за кандидата той же партии Нормана Томаса —лишь 268 тыс., т. е. менее 1% общего числа избирателей94.

Весьма малочисленной оставалась в те годы и Коммунистическая партия США: в 1925 г. в ней насчитывалось 16,3 тыс. членов, а в 1929 г.— 9,6 тыс.95 В практической деятельности Компартии по-прежнему чувствовалось сильное влияние догматизма и сектантства. Серьезными недостатками страдала работа коммунистов в профсоюзах. Когда в конце 20-х годов реформистское руководство АФТ стало на путь преследования и исключения левых сил, деятели Лиги профсоюзной пропаганды помогли создать независимые прогрессивные производственные союзы в ряде важных отраслей промышленности (угольная, текстильная, швейная) и усилить работу по вовлечению в них неорганизованных рабочих.

Новая обстановка потребовала от коммунистов перестройки их профсоюзной деятельности. Поэтому в сентябре 1929 г. было принято решение о преобразовании ЛПП в Лигу профсоюзного единства, которая должна была стать координационным центром независимых прогрессивных профсоюзов и групп левого меньшинства в реформистских союзах АФТ. Однако на практике Компартия нередко делала неоправданный упор на создание особых, революционных профсоюзов, а работа внутри союзов АФТ где были сосредоточены основные кадры организованного пролетариата, отодвигалась на задний план96. Все это мешало установлению тесных связей коммунистов с массами.

Ошибочные тенденции проявились и в работе КП США среди негров.

Коммунисты подвергли сомнению выдвинутый ими ранее тезис о негритянском населении как неотъемлемой составной части американской нации. Они все более стали склоняться к тому, чтобы рассматривать американских негров как особую нацию, полностью игнорируя усилившийся в XX в. процесс прогрессивного распада плантационной системы Юга.

На этом основании был выдвинут лозунг права негров США на самоопределение и на создание в районах так называемого «черного пояса» Юга самостоятельного негритянского государства. В 1928 г. с одобрения VI конгресса Коминтерна этот лозунг надолго вошел в программные документы Коммунистической партии. Такой подход к решению негритянской проблемы был неверным, ибо затруднял объединение усилий черных и белых трудящихся в борьбе против общего врага.

Положение КП США осложнялось еще и тем, что в ее рядах развернулась острая фракционная борьба, которая не раз приобретала чрезвычайно ожесточенный характер. Особенно тяжелая обстановка сложилась в американской Компартии в конце 20-х годов. Под влиянием буржуазной идеологии в рядах партии возникла сильная правооппортунистическая группа во главе с Дж. Ловстоном, который в марте 1927 г., после смерти Ч. Рутенберга, занял пост генерального секретаря Компартии США. Преувеличивая силу американского капитализма и не видя факторов непрочности капиталистической стабилизации, Ловстон и его последователи выступили активными проповедниками апологетической теории «американской исключительности». Вслед за реформистским руководством АФТ они утверждали, что США достигли подлинной стабилизации, что им больше не грозит экономический кризис и, следовательно, нет никаких перспектив усиления классовой борьбы в стране. Согласно «теории» Ловстона американский капитализм и в XX в. продолжал развиваться по восходящей линии, что, по мнению оппортунистов, вело к неуклонному улучшению положения трудящихся и смягчению классовых противоречий 97.

Оппортунизм Ловстона и его последователей встретил отпор со стороны марксистско-ленинского ядра Компартии США, сплотившегося вокруг У. 3. Фостера. Тем не менее вплоть до 1929 г. ревизионистская группа Ловстона составляла большинство в руководящих органах партии. Серьезный кризис, который переживала тогда Коммунистическая партия США, был преодолен только с помощью Коммунистического Интернационала. При поддержке ИККИ американские коммунисты осуществили идейный разгром правых оппортунистов и в июле 1929 г. изгнали Ловстона и его сторонников из своих рядов. Эти события совпали с началом глубокого экономического кризиса, который развеял в прах и теорию «американской исключительности» и другие «научные» построения ловстонизма.


Оглавление: ИСТОРИЯ США В ЧЕТЫРЕХ ТОМАХ. ТОМ ТРЕТИЙ 1918-1945